Глава девятая

---

Когда я вернулся домой, сестра, горевшая нетерпением узнать все, касавшееся мисс Хевишем, забросала меня целой кучей вопросов. Ответы мои были настолько неудовлетворительны, что на меня посыпались пинки и толчки то в шею, то в спину, и в конце концов меня самым бесцеремонным образом ткнули лбом в стену кухни.

Страх быть непонятым, свойственный вообще юности, был свойственен, разумеется, и мне, являясь, таким образом, главной причиной моей сдержанности, ибо других каких либо побуждений для этого у меня не было. Я был убежден, что опиши я мисс Хевишем в том виде, в каком она представилась моим глазам, никто меня не понял бы. Я был убежден, кроме того, что и мисс Хевишем не поймут, и хотя она и мне самому была непонятна, но я чувствовал, что с моей стороны будет некрасиво и нечестно изображать ее (не говоря уже об Эстелле) и предавать на суд миссис Джо. Я давал, поэтому, самые краткие, по возможности, ответы, за что меня снова ткнули лбом в стену.

Но наибольшие мучения мои начались с той минуты, когда к чаю прикатил в своей одноколке старый несносный Пембельчук, снедаемый нетерпением узнать обо всем, что я видел и слышал. Вид этого мучителя с рыбьими глазами и открытым ртом, с волосами песочного цвета, торчащими кверху, и воспоминания об его арифметических выкладках подзадорили меня еще к большему молчанию.

— Ну-с, мальчик, — начал дядя Пембельчук, заняв свое почетное место в кресле подле камина. — Как ты провел время в городе?

— Очень хорошо, сэр! — отвечал я, за что сестра погрозила мне кулаком.

— Очень хорошо?! — повторил мистер Пембельчук. — Очень хорошо не ответ. Что собственно понимаешь ты, мальчик, под твоим «Очень хорошо»?

Известка, приставшая к моему лбу, затронула в мозгу моем все центры, руководящие упрямством, и я решил не поддаваться ничему и упорствовать до конца. Я думал несколько минут, а затем ответил, как бы открыв новую и никому неведомую истину:

— Очень хорошо значит, по-моему, очень хорошо.

Сестра моя с громким возгласом нетерпение собиралась уже налететь на меня — защищать меня было некому, так как Джо работал в кузнице, — когда мистер Пембельчук остановил ее словами:

— Нет! Не волнуйтесь напрасно. Предоставьте этого мальчика мне, мэм! Предоставьте этого мальчика мне.

Мистер Пембельчук повернул меня к себе, как бы собираясь стричь мне волосы, и сказал:

— Во-первых, чтобы привести наши мысли в порядок, сорок три пенса?

Рассчитав сначала, каковы будут последствия, если я отвечу «четыреста фунтов», и найдя, что они будут благоприятны для меня, я дал приблизительную сумму с ошибкой пенсов на восемь. Мистер Пембельчук заставил меня тогда повторить табличку вычислений, начиная от «двенадцать пенсов равняются одному шиллингу» до «сорок пенсов — три шиллинга и четыре пенса», и затем с торжествующим видом спросил: — «Ну-с! Сорок три пенса?» На что я после довольно долгого молчания отвечал: — «Не знаю!» — Все это до того прискучило мне, что я сам начал сомневаться, знаю ли я что-нибудь.

Как ни старался мистер Пембельчук добиться от меня надлежащего ответа, это ему не удалось, и он сказал:

— Что же, по-твоему, сорок три пенса будет семь и шесть пенсов три фартинга?

— Да! — ответил я.

Сестра дернула меня за ухо, но несмотря на это, я радовался в душе, что ответ мой разбил его планы и поставил его в тупик.

— Мальчик! Какова из себя мисс Хевишем? — начал мистер Пембельчук, приходя несколько в себя и снова принимаясь за прежнюю систему.

— Очень высокая и черная, — отвечал я.

— Правда это, дядя? — спросила моя сестра.

Мистер Пембельчук утвердительно кивнул головой, из чего я заключил, что он никогда не видел мисс Хевишем, которая ничем не была похожа на мое изображение.

— Хорошо, — сказал мистер Пембельчук. — Мы напали на настоящий путь. Мы добьемся ответа от него.

— Разумеется, дядя, — отвечала миссис Джо. — Мне хотелось бы, чтобы он всегда был под вашим началом. Вы так хорошо справляетесь с ним.

— Ну-с, мальчик! Что она делала, когда ты пришел к ней сегодня? — спросил мистер Пембельчук.

— Она сидела, — отвечал я, — в черной бархатной карете.

Мистер Пембельчук и миссис Джо переглянулись друг с другом и оба повторили вместе.

— В черной бархатной карете?

— Да, — сказал я. — А мисс Эстелла — её племянница, я думаю, — подавала ей на золотом блюде печенье и вино через окно кареты. И нам всем подавали печенье и вино на золотых тарелках. А когда я взял их, то она приказала мне сесть на запятки и там есть.

— Был там кто-нибудь еще? — спросил мистер Пембельчук.

— Четыре собаки, — сказал я.

— Большие или маленькие?

— Огромные, — отвечал я. — Они все передрались из-за телячьих котлет, которые им подали в серебряной корзине.

Мистер Пембельчук и миссис Джо с большим еще удивлением переглянулись друг с другом. Я врал нахально, врал как свидетель, которого допрашивают под пыткой, и ни за что не сказал бы им ничего другого.

— Где же стояла эта карета, ради самого Бога? — спросила моя сестра.

— В комнате мисс Хевишем. — Они снова переглянулись. — Но лошадей не было.

Я во время спохватился и сказал эту оговорку, потому что в моем воображении рисовались уже породистые лошади в богатой упряжи, которых я запрягал в черную карету.

— Возможно ли все это, дядя? — спросила миссис Джо. — Что болтает этот мальчик?

— Я вот что скажу вам, мэм! — отвечал мистер Пембельчук. — Я держусь того мнения, что это у неё портшез¹. Она такая слабая, вы знаете… такая слабая… совсем хрупкая, и все дни проводит в таком портшезе.

— Вы когда-нибудь видели ее в этом портшезе, дядя? — спросила миссис Джо.

— Как же я мог видеть, — отвечал мистер Пембельчук, вынужденный сказать правду, — когда я в жизни своей ее не видел? В глаза не видел!

— Бог мой, дядя! Вы же говорили с нею!

— Неужели вы не знаете, — сказал мистер Пембельчук, — что когда я был у нее, меня подвели к полуоткрытой двери и она говорила со мной из своей комнаты. Не говорите, что вы не знаете этого, мэм! Ну, теперь посмотрим, как ее забавлял мальчик. Как же вы там играли, мальчик?

— Мы играли флагами, — сказал я. (Прошу, пожалуйста, заметить, что в настоящее время я сам прихожу в неописанное удивление, вспоминая, как я тогда лгал).

— Флагами! — повторила моя сестра.

— Да, — сказал я. — Эстелла размахивала голубым флагом, я красным, а мисс Хевишем махала из окна кареты флагом, усеянным маленькими золотыми звездочками. Потом все мы стали махать шпагами и кричать ура!

— Шпагами! — повторила моя сестра. — Откуда вы достали шпаги?

— Из буфета, — отвечал я. — Я видел там пистолеты… мармелад… пилюли. А в комнате совсем нет дневного света и горят там свечи.

— Это верно, мэм! — сказал мистер Пембельчук серьезным тоном. — Таково, действительно, положение вещей и я сам это видел.

Тут оба они уставились на меня, а я в свою очередь, придав своему лицу выражение неподдельного простодушия, уставился на них и как ни в чем не бывало стал оправлять штаны правой рукой.

Предложи они мне еще несколько вопросов, и я без сомнения выдал бы себя, так как я в своем уме составил уже целую историю о воздушном шаре во дворе, хотя не совсем еще твердо решил, что мне лучше выбрать для рассказа, — этот ли феномен или медведя в пивоварне. К счастью, они так были заняты рассуждениями о виденных и сообщенных мною чудесах, что я поспешил воспользоваться таким благоприятным случаем и удрал поскорей. Они все еще говорили о том же, когда Джо кончил свою работу и пришел выпить чашку чаю. Сестра моя скорее для собственного успокоения, а не из желания поделиться с Джо, передала ему обо всем, что слышала от меня.

Когда я взглянул на Джо и увидел, как он раскрыл свои голубые глаза и с невыразимым удивлением оглянул всю кухню, я почувствовал вдруг страшные угрызения совести… но только по отношению к нему, а не по отношению к тем, другим. Да, я называл себя мысленно маленьким чудовищем, думая о нем, пока они сидели и спорили о том, какие результаты получатся для меня от моего знакомства с мисс Хевишем и её расположения ко мне. Они ничуть не сомневались, что она сделает «что-нибудь» для меня; весь вопрос заключался в том, каково будет это «что-нибудь». Сестра настаивала, что это будет «имение». Мистер Пембельчук склонялся больше к тому, что это будет «хорошая премия», которая даст мне возможность поступить учеником к какому-нибудь торговцу… например, к торговцу хлебом и разными зернами и семенами. Джо навлек на себя глубочайшее неудовольствие обоих, предположив, что самым блестящим подарком, который может быть мне предложен, будет одна из собак, дравшихся из-за телячьих котлет.

— Раз твоя глупая голова не может придумать ничего лучше этого, — сказала моя сестра, — а у тебя есть работа, так убирайся и работай.

Джо, разумеется, поспешил уйти.

Когда мистер Пембельчук уехал, а сестра моя занялась уборкой, я украдкой пробрался в кузницу к Джо и оставался там до тех пор, пока он не собрался уходить на ночь. Тут я сказал ему:

— Пока еще горит огонь, Джо, я хочу кое-что сказать тебе.

— Сказать, Пип! — сказал Джо, подвигая свой стул к огню. — Говори… в чем дело, Пип?

— Джо, — сказал я, хватаясь за его засученный рукав, — помнишь все, что я говорил о мисс Хевишем?

— Помню ли? — сказал Джо. — Я тебе верю… чудеса и только!

— Ах, как это ужасно, Джо! Все это неправда.

— Все, что ты рассказывал, Пип? — воскликнул Джо, с величайшим удивлением откидываясь на спинку стула. — Неужели ты хочешь сказать, что это…

— Да, хочу… да, это была ложь, Джо!

— Но не все же! Не хочешь же ты сказать, Пип, что не было кареты из… чер… ного… бархата? — Я стоял и качал головой. — Но ведь… были же там собаки, Пип? Ну, Пип, — говорил Джо, стараясь меня убедить, — если не было телячьих котлет, то собаки уж наверное, были?

— Нет, Джо!

— Одна собака? — продолжал Джо. — Щенок? Ну же, Пип!

— Нет, Джо, собак и в помине не было.

Я взглянул на Джо безнадежно… Джо взглянул на меня с ужасом.

— Пип, дружище! Этого не могло быть, старый товарищ! Говорю тебе… Чего ты хотел этим добиться?…

— Ужасно, Джо! Не правда ли?

— Ужасно! — воскликнул Джо. — Чудовищно! Какой злой дух овладел тобою?

— Не знаю какой, Джо! — отвечал я, выпуская из рук его рукав и усаживаясь с опущенной головой посреди золы у его ног, — Мне хотелось бы, чтобы ты не учил меня называть валетов Джеками и хлопами, мне хотелось бы, чтобы сапоги у меня не были такие толстые, а руки такие грубые.

И я рассказал Джо, что чувствую себя очень несчастным, что я не мог объяснить всего этого миссис Джо и мистеру Пембельчуку, потому что они всегда жестоко обращаются со мной; что у мисс Хевишем живет красивая молодая леди, которая ужасно горда, и сказала, что я простой мальчишка, что я сам это знаю, и мне не хотелось бы быть простым мальчишкой, и что я, вероятно, поэтому и лгал, хотя не знаю, зачем я лгал.

Это была настоящая метафизика, в которой Джо было также трудно разобраться, как и мне. Тем не менее, Джо кое-как выкарабкался из области метафизики и справился с её трудностями.

— Во всем этом одно только верно, Пип, — сказал Джо после некоторого размышления, — а именно то, что ложь есть ложь! Почему бы человек ни лгал, он не должен лгать; все это исходит от отца лжи и к нему же ложь возвращается. Никогда не лги больше, Пип! Таким путем ты не выкарабкаешься из простого мальчишки, друг мой! Что касается простого мальчишки, то этого я не понимаю ясно. Ты совсем не прост во многих вещах. Ты, правда, очень мал, зато необыкновенно ученый.

— Ах, нет Джо, я такой еще невежда.

— А вспомни, какое письмо ты написал мне вчера вечером! Печатными буквами!.. Я видел много писем… О, я письма джентльменов видел!.. Клянусь тебе, ни один из них не писал печатными буквами, — сказал Джо.

— Я почти ничему не учился, Джо! Ты слишком много думаешь обо мне… вот и только!

— Хорошо, Пип, — сказал Джо, — так это или не так, пусть ты себе простой школьник, но ведь ты можешь быть и не простым школьником, надеюсь! Вон король сидит на троне с короной на голове, а не мог бы писать бумаг в Парламенте, не начни он учиться с азбуки, когда был еще обыкновенным принцем… Так-то, — продолжал Джо, качая головой, — и начал он с А, пока не дошел до последней буквы. А я знаю, что это за штука, хотя никогда сам не занимался ею.

В этом мудром изречении была некоторая надежда для меня, и я несколько успокоился.

— Что касается нас, простых ремесленников и рабочих, — продолжал Джо с задумчивым видом, — то нам лучше водить компанию с такими же простыми, как и мы, и не соваться к людям, что повыше нас… Ах, да… вот и вспомнил… флаги то были?

— Нет, Джо!

— Жаль, что не было флагов, Пип! Но были, не были, это такого рода вещь, что о ней и не думай говорить твоей сестре… беда! Говорить о ней не следует также потому, что сделал ты это без всякого намерения. Слушай, Пип, вот что я скажу тебе, как истинный друг. Только истинный друг и будет так говорить с тобой… Только прямым путем выбьешься из простых, а кривым никогда. Так вот, Пип, не надо лгать, и тогда будешь жить покойно и умрешь счастливым.

— Ты не сердишься на меня, Джо?

— Нет, дружище! Что касается того, что ты так нахально одурачил их… наговорил им о телячьих котлетах и собачьей драке… так уж я искренно желаю тебе, Пип, чтобы ты хорошенько подумал обо всем и помолился, когда придешь к себе наверх… Вот и все, дружище! Никогда больше не делай этого.

Когда я поднялся в свою маленькую комнатку и помолился, я вспоминал совет Джо, но я был в слишком возбужденном и неблагодарном состоянии духа и долго еще после того, как лег в постель, думал о том, каким невоспитанным показался бы Эстелле кузнец Джо со своими толстыми сапогами и грубыми руками. Я думал о том, что Джо и моя сестра сидят всегда на кухне, и что я из кухни иду ложиться спать, а мисс Хевишем и Эстелла никогда не сидят на кухне и были гораздо выше таких простых вещей. Я так и заснул, вспоминая, что я делал, когда я был у мисс Хевишем. Можно было подумать, что я провел там недели и месяцы, а не всего лишь несколько часов; что это были дела давнишних, а не сегодняшних воспоминаний.

Это был памятный день для меня и он произвел во мне большую перемену. Но такие вещи случаются в жизни со многими. Имей мы возможность вычеркнуть такой день из своей жизни — как бы изменилось все течение её! Остановись, читатель, на минуту и подумай о длинной цепи из железа или золота, из терний или цветов, которая никогда не опутала бы тебя, не дай только ты образоваться первому звену её в этот достопамятный день.

---

¹ Одноместная переносная карета, в которой можно сидеть полулёжа.

---

Глава 9
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 8

Глава 10 »